Предпоследняя истина (сборник) - Страница 27

И так было всегда. Коммунисты, агитаторы, пятая колонна в странах Западной Демократии обманывали людей и даже правительства вплоть до послевоенного времени. Можно вспомнить, например, Алджера Хисса или чету Розенбергов, выкравших чертежи атомной бомбы и передавших их Советской России.

Возьмите, например, сцену, которой начиналась четвертая серия варианта «А». Перемотав кассету вперед, Джозеф Адамс нашел интересующий его эпизод и заглянул в фильмоскоп, этот своего рода хрустальный шар, в котором он пытался разглядеть, однако, не будущее, а прошлое.

Нет, даже не прошлое. Вместо него им подсовывали фальшивку, которую он сейчас смотрит.

Перед ним — одна из серий, ее комментирует вездесущий, надоедливый голос Алекса Сорберри — невыносимо приторный, профессионально поставленный. Начинается сцена, которая как бы подводит итог под всеми двадцатью пятью сериями варианта «А», горячо поддержанного всеми военнослужащими Зап-Дема.

На крохотном экране начинается эпизод, повествующий о встрече глав государств — Рузвельта, Черчилля и Сталина. Место встречи — Ялта.

Зловещая, роковая Ялта.

И вот они, три вершителя мировых судеб, сидят рядом в креслах, зная, что их фотографируют; это и в самом деле был исторический момент, значение которого невозможно переоценить. И никто из людей не может позабыть о нем, потому что, и тут голос Сорберри становится особенно бархатистым, там было принято решение колоссальной важности. Сейчас вы все увидите своими собственными глазами.

Какое решение?

Профессионально поставленный голос нашептывал Джозефу Адамсу: «В этом месте и в это время втайне от всех была заключена сделка, предопределившая судьбу будущих поколений».

— Ну и черт с ним! — громко воскликнул Адамс, чем привел в изумление невзрачного йенсениста, работавшего за соседним фильмоскопом. — Прошу прощения, — вежливо извинился Адамс и подумал про себя: «Ну давай же, Фишер, мы хотим посмотреть, как была заключена сделка. Та, о которой ты говоришь. Не нужно болтовни, покажи или заткнись. Докажи, что главная линия этого убийственно длинного фильма верна, или вали ко всем чертям!».

Но он знал, потому что смотрел этот фильм множество раз, что продюсер покажет, как это произошло.

— Джо, — услыхал он рядом с собой женский голос. Он отпрянул от экрана и увидел рядом с собой Коллин.

— Погоди, — попросил он, — помолчи минутку.

Он опять припал к экрану, волнуясь и испытывая страх, подобно какому-нибудь затравленному и мнительному обитателю убежища, которому мерещится, что он подцепил вонючую усушку, зловонную предвестницу смерти.

Но мне-то ничего не мерещится, думал Адамс. Страх у него в груди все разрастался, он уже не мог с ним совладать, но все продолжал смотреть фильм; Алекс Сорберри все мурлыкал и нашептывал, а Адамс думал: «Неужели вот так они чувствуют себя там, внизу? Неужели они не догадываются о том, что происходит на экране на самом деле? И все это из-за наших экранизаций». Эта мысль приводила его в ужас.

Сорберри промурлыкал: «Преданный интересам Америки секретный агент вел съемку кинокамерой с телескопическим объективом, спрятанной в пуговице, и поэтому снятые им кадры несколько расплывчаты».

И, как и сказал Сорберри, на экране появились две расплывчатые фигуры, двигавшиеся вдоль высокой стены. Рузвельт и Иосиф Сталин. Сталин шел сам, а Рузвельт сидел в кресле-каталке, которую толкал лакей, облаченный в специальную форму. На коленях у Рузвельта лежало пальто.

Специальное акустическое устройство, действовавшее на расстоянии, сообщил Сорберри, имелось в распоряжении нашего агента, и поэтому он смог подслушать…

Ладно, подумал Адамс, хорошо. Фотоаппарат размером с пуговицу; кто в 1982 году помнил о том, что в 1944 году столь миниатюрной шпионской техники не было и в помине? И поэтому эта деталь ни у кого не вызвала подозрений, когда эта явная фальшивка транслировалась по всему Зап-Дему.

Никто ведь не написал в Вашингтон, округ Колумбия: «Господа: касательно кинокамеры размером с пуговицу, находившуюся в распоряжении «верного Америке секретного агента», хотел бы сообщить, что…». Нет, этого не произошло, а если кто-то и написал, то письмо, вероятно, без лишнего шума уничтожили, возможно, вместе с автором.

— Какой эпизод ты смотришь, Джо? — поинтересовалась Коллин.

Он отключил кассету и откинулся в кресле:

— Самый важный. Когда Франклин Делано Рузвельт и Сталин решают покончить с демократическими странами Запада.

— О да! — Она кивнула и уселась рядом с ним. — Расплывчатый, снятый издалека кадр. Разве его можно забыть? Его просто вдалбливали в наши головы.

— Разумеется, ты понимаешь, — сказал он, — где здесь была допущена ошибка?

— Нас учил этому сам Броз, а он был учеником Фишера.

— Теперь такие ошибки уже не делают, — сказал Адамс. — Я имею в виду, при создании «печатной продукции». Нас хорошо научили, мы опытнее, чем они. Хочешь взглянуть, а?

— Нет, спасибо. Честное слово, меня это не интересует.

— Меня тоже. Но этот фильм всегда вызывал у меня восхищение, восхищение тем, что его не отвергли.

Он снова припал к экрану.

Голоса этих двух людей были слышны не очень разборчиво из-за шорохов фона, что служило доказательством применения дистанционного микрофона; понять, о чем они говорили, было довольно трудно, но возможно.

Во время этой сцены в варианте «А» Рузвельт и Сталин говорили по-английски. Рузвельт с интонациями выпускника Гарвардского университета, Сталин — с сильным славянским акцентом, гортанным, похожим на хрюканье.